— Решено, — заявил я дочери. — Поехали покупать.
Вернувшись к себе, я отвел Матвея Ивановича в сторонку и громко сказал:
— Ты хотел, кажется, посмотреть город? Поедем.
И мы все трое поехали на голубинку[17].
* * *
Когда жена увидела пять пар голубей, вытащенных нами с торжественным видом из мешка, она не выдержала и заругалась:
— Это мальчишество!
Тогда я обратился к Леночке.
— Леночка, — спросил я, — что ты велела купить, дочка?
— Голубчиков.
— Ну вот, — заявил я жене, — разговаривай с ней.
И, оставив Леночку наедине с мамой, мы с Матвеем Ивановичем пошли сразиться в шахматы.
После того, как я непростительно проиграл Матвею Ивановичу ферзя, а Матвей Иванович мне его благосклонно вернул, и я проиграл эту решающую фигуру еще раз, — мы встали и направились в кухню. Прежде чем войти туда, послушали: нет ли каких-нибудь подозрительных звуков? Их не было. Мы вошли.
Леночка укутала белую голубку в пеленки, ходила по кухне и пела своей новой дочке песню. Жена штопала.
— Мы сделаем тебе хороший домик, дочка, — пела Леночка, — и ты будешь у меня расти большая-большая.
— Удивительная дальновидность у ребенка, — сказал я с преувеличенной отцовской гордостью. — Ну откуда она знает, что им нужна голубятня?
У Матвея Ивановича этой весной родился первый сын. На этом основании мой шурин считал себя многомудрым отцом. Взглянув на сестру, Матвей Иванович строго заметил мне:
— Не мучь ребенка. Ты видишь, Леночка требует голубятню. Не будем терять времени.
И мы принялись за дело.
Выбросили из фанерных ящиков, которые хранились в кладовке, старую зимнюю обувь, порыжевшую мясорубку, какие-то резиновые шланги, купленные невесть когда и для чего, — и потащили эти ящики на второй этаж. Затем принесли из того же чулана старую оконную раму, металлическую решетку от окна и поломанные стулья с фанерными сиденьями.
Поставив три ящика один на другой, мы прочно скрепили их проволокой и гвоздями, устроили из фанерных сидений гнезда, навесили раму и решетку наподобие дверей, открывающихся снизу вверх.
Закончив эту работу, внесли свое громоздкое сооружение на балкон и, рассадив голубей по гнездам, собрали военный совет.
Совет состоял из Леночки, шурина и меня.
— Как думаешь: привыкли голуби уже к новому месту или нет? — спросил Матвей Иванович.
Я решительно тряхнул головой:
— Они уже привыкли.
После этого мы подняли решетку, чтобы птицы погуляли на воле. Все пять пар немедля взвились в небо, рассыпались в разные стороны и, прежде чем мы успели что-нибудь сообразить, исчезли из виду.
Появившийся в самую последнюю минуту дядя Саша поднял своих голубей, чтобы задержать хоть кого-нибудь из нашей стаи. Но было уже поздно: птицы разлетелись по своим старым голубятням.
— Знаешь что? — поразмыслив, сказал Матвей Иванович. — Я вспомнил: мне нужно купить рубашку.
Он уехал на полуторке, вернулся через час — и высыпал из мешка десять новых птиц.
— Не пропадать же голубятне, — мудро заметил Матвей Иванович.
Потом он обратился к моей жене и сказал:
— Голуби, сестра, облагораживают.
Жена молчала.
Так у нас, на балконе второго этажа, поселились голуби.
Я заплатил за этого голубя двадцать рублей при шумном протесте дяди Саши.
Слесарь хлопал себя ладонями по бедрам, что-у-него служило признаком высшего возбуждения, и кричал на всю голубинку:
— Голова у тебя есть или нету, я спрашиваю?!
Я пожал плечами и спросил:
— Что ж, не сто́ит голубь этих денег?
— Да как не сто́ит! Он и тридцать стоит, голова ты садовая!
— Тогда я тебя не понимаю: что ты шум поднял?
— А то, — уже почти спокойно объяснил дядя Саша, — что уйдет он у тебя. Знаю я этого жулика.
«Жулик» был старый, блестящей синей окраски почтовый голубь, известный далеко за пределами нашего города. На одной из его ног было алюминиевое кольцо: «СССР — 145».
Я принес почтаря домой и, не связывая, сунул его в голубятню. Хотел посмотреть, как он будет себя вести.
Старик поднялся в свободное гнездо, приткнулся к углу и замер.
— Вот что, — проворчал слесарь, — оборви ты его, что ли, на худой конец. Леший этот и в связках уйдет.
И, не дожидаясь моего согласия, дядя Саша достал почтаря и вырвал из его крыльев маховые перья.
— Ну вот, — удовлетворенно заключил слесарь. — Теперь он, по крайней мере, на месте будет. Я что-то еще не слыхал, чтобы голуби домой пешком ходили...
Была весна — время года, когда каждый голубь ищет себе пару, чтобы заложить гнездо и вывести птенцов. Для почтового 145-го не было свободной птицы его породы. И я предложил ему в подруги маленькую красноплёкую[18] голубку.
Казалось, 145-й забыл о старом доме. Во всяком случае, он начал ухаживать за своей подругой, и та вскоре стала кланяться ему и принимать его ласки.
Через некоторое время красноплекая голубка положила яйца, а спустя восемнадцать дней из них вылупились совсем махонькие птенчики.
Я торжествовал. Встречая дядю Сашу, тащил его к гнезду, показывал подрастающих птенцов и посмеивался:
— А ну, покажи, как ты кричал на всю голубинку... Еще через некоторое время у старого голубя отросли маховые перья. Он уже ходил по кругу[19], — и я стал выезжать на электричке и забрасывать почтаря из соседних сел. Дядя Саша был посрамлен.
Когда голубята немного подросли и оперились, я позвал младшую дочь и сказал ей:
— Как мы назовем их, дочка?
Леночка пропустила вопрос мимо ушей и спросила:
— А их надо манкой кормить или чем?
— Папа с мамой сами их накормят. Так как же назовем, дочка?
Тогда Леночка спросила:
— А они — брат и сестричка?
— Брат и сестричка.
— Ну, пусть они будут Паша и Маша.
— Решено, — сказал я Леночке. — Теперь они — Паша и Маша.
Синий голубь терпеливо и заботливо выращивал свой выводок. Он много раз в день кормил малышей, очищал их от соломинок и всякой шелухи и вместе с красноплекой голубкой оберегал детей от опасности.
Двадцать девятого июня голубята впервые стали самостоятельно клевать зерно, а тридцатого почтовый 145-й свечой взмыл в небо и, даже не сделав круга над домом, ушел на восток, туда, где находилась его старая голубятня.
Тотчас на балконе у меня очутился дядя Саша. Ухмыляясь, он спросил:
— Показать тебе, как я кричал на всю голубинку?
Паша и Маша росли не по дням, а по часам. Они унаследовали многие качества своих родителей. Перо у них было синевато-красное, клювы большие, с наростами у основания, ноги голые. Фигурами пошли в отца: стройные, высокие, широкогрудые.
